«Эпоха Брежнева. А был ли застой?». Записки публициста Сергея Черняховского |
![]() |
![]() |
13.11.2017 00:00 |
В 70-е годы прошлого века американский экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, посетив СССР, обмолвился, что в Советском Союзе создан прообраз общества будущего, к которому человечество еще не готово. Не вдаваясь в детали, можно сказать, что в чем-то он оказался вполне прав. Что-то в этом периоде – периоде правления Леонида Брежнева, со дня смерти которого сегодня исполняется ровно тридцать лет, – было глубинно-величественное, но при этом настолько противоречивое, что исходом его стало не новое движение вперед, не новый эпохальный прорыв, а резкое обрушение в катастрофу. Кто-то считает, что это обрушение было неизбежным, кто-то видит в нем историческую случайность, вызванную действием в основном субъективного фактора.
Не вполне верно говорить, что Брежнев правил страной 18 лет. Первые два года (1964-66) он утверждал свое положение, боролся за первенство. И назывался тогда он вовсе еще не Генеральным секретарем, а только 1-м секретарем ЦК КПСС. Генеральным он станет только в 1966 году, когда пройдет 23-й съезд и он не в идеологической дискуссии, а в кулуарном маневрировании одержит верх над тем, кто привел его к власти, – Шелепиным, упразднив его грозный пост председателя Комитета партийно-государственного контроля, единственного за всю историю СССР и КПСС. Теоретически Шелепину было подвластно все: от имени партии он мог контролировать государство, от имени государства – держать в рамках законности партию. Его несостоявшееся правление – это отдельная тема. С этого, 1966 года Брежнев, собственно, и правил. Но не до смерти в 1982 году, а до 1976 года, когда он… умер. Да, это – не ошибка. Леонид Ильич Брежнев умер в 1976 году. И был воскрешен. Не в религиозном, разумеется, а в медицинском смысле этого слова. У него была клиническая смерть. Его вернули к жизни, но восстановиться в полной мере он уже не смог. И правил уже не он – правили от его имени, регулярно отказывая ему в просьбах об отставке, мотивируя это необходимостью сохранения стабильности, ибо ни одна из групп не была уверена в том, что одержит верх в противостоянии после его ухода. До этой роковой даты он, по характеристике «Форрин Офиса» (Министерство иностранных дел Великобритании. – Прим. KM.RU), был «волевым человеком, излучающим уверенность и компетентность». После нее стал инвалидом, сохранил и умножил полномочия, не стал номинальной фигурой, но при этом утратил контроль за текущими вопросами. Вот тогда и началось то, что называют «застоем». До «застоя» «молодой Брежнев» – активно действующий лидер, «вдыхающий энергию» в работу системы, после – тот самый персонаж из позднесоветских анекдотов. Собственно, хотя это время и получило позже название «застоя», реально оно характеризовалось не остановкой развития, а снижением темпов его роста. Сами по себе рост и развитие экономики продолжались и хотя по своим темпам уступали предыдущим периодам, то на фоне и современной России, и современных благополучных стран Запада выглядели вполне прилично. В 1976-80 гг. национальный доход вырос на 21%, объем промышленной продукции – на 24%, сельскохозяйственной – на 9%. В 1981-85 гг. эти показатели составили соответственно 16,5, 20 и 11%. Среднегодовые темпы прироста национального дохода в 1971-75 гг. составляли 5,7% (это как раз близко к удвоению ВВП за 10 лет), в 1976-80 – 4,3%, в 1981-85 – 3,6%. Соответственные показатели среднегодовых темпов прироста промышленной продукции составляли 7,4, 4,4 и 3,7%. При этом темпы роста национального дохода на протяжении всех 70-х гг. сохранялись на уровне 4,9% ежегодного прироста, и даже в самые неудачные 1981-85 гг. ежегодный прирост был 3,6% в год. Национальное богатство в период 1965-85 гг. ежегодно приумножалось на 6,5%, и лишь Горбачеву удалось обрушить этот показатель до 4,2%. В 70-е годы оно росло ежегодно на 7,5%, что ниже 10,5% в 1960-е, но выглядит почти триумфально на фоне последующего развития экономики России и весьма неплохо – на фоне показателей тогдашнего развития экономики европейских стран, не говоря уже об их показателях нынешних лет. И все это притом, что максимальный уровень цен на нефть в 70-е годы составлял около 40 долларов за баррель, то есть в полтора-два раза ниже нынешних. Так что застаиваться застаивались, но больше не на фоне остального мира, а на фоне самих себя в прошлом. Бесспорно, конечно, то, что к середине 80-х годов практически все общество хотело чего-то нового и ждало изменений. Точно так же, как бесспорно и то, что сегодня большая часть общества предпочла бы вернуться в 70-80-е годы: по данным опросов последних лет, около 60% населения хотели бы вернуться к «советской социалистической системе», отождествляемой ими именно с 1970-ми годами. В этом – концентрация противоречия брежневской эпохи: та жизнь – при всех своих благополучии, достатке, стабильности – людям действительно надоела, и общество хотело чего-то другого, но это «другое» явно находилось в диаметрально противоположном направлении по сравнению с тем, что получилось в результате. Тогда достигнутый уровень развития характеризовали как «развитой социализм». Позже это определение высмеяли и от него отказались. Что оно, собственно, означает, поздняя советская теория так и не смогла внятно объяснить, однако в нем (может быть, непроизвольно) была ухвачена некоторая суть проблемы. Что такое «развитое состояние» явления? Это такое состояние, когда в нем созревают все внутренние источники дальнейшего развития. А что такое «источники развития»? Внутренние противоречия данного явления. С этой точки зрения что есть «развитой социализм»? Это социализм, в котором созрели его внутренние противоречия, «социализм развитых противоречий». При опоре на созревшие противоречия общество может резко двинуться вперед. При авантюрном отношении к ним общество доводится до катастрофы, то есть взрыва. В 80-е годы советское общество могло совершить новый прорыв (и именно его, не вполне осознавая своих собственных устремлений, оно и ждало), но могло быть и разрушено. Если горючее сгорает в двигателе – машина едет, но если бензопровод засорился, а водитель вместо того, чтобы его починить, со словами «будем мыслить по-новому» поливает автомобиль бензином и чиркает спичкой – автомобиль взрывается. Брежневский период – это некий «золотой век» советского социалистического строя, его викторианство; период его наивысшего расцвета, наивысшей мощи. С США не только достигнут военно-стратегический паритет, но в какой-то момент судьба американских президентов даже решается в зависимости от того, обещают ли они своей стране наладить отношения с СССР или стремятся к конфронтации. Их визиты в Москву становятся непременным атрибутом внутреннего пиара. Локальное и одновременно глобальное противостояние во Вьетнаме оборачивается триумфом советской политики и советской военной мощи. Один за другим расширяются плацдармы советского влияния на других континентах. Один за другим союзные СССР политические силы побеждают в «спорных странах». О Латинской Америке говорят как о «пылающем континенте», Африка пышет антиамериканизмом. Союзные США фашистские режимы падают в Португалии, Испании и Греции. Турция чуть ли не просится в Варшавский Договор. Индокитай уверенно окрашивается в красный цвет. Грохот парадов на Красной Площади гипнотизирует военных атташе стран мира и их правительства. Советские космические корабли взлетают так часто, что люди не успевают запоминать их номера и фамилии членов экипажа. Почти любой правитель третьего мира, придя к власти, считает хорошим тоном пообещать строить социализм и просится на прием в Кремль, в котором «верный ленинец» Леонид Брежнев, не успевая принимать высокопоставленных визитеров и выслушивать их заверения в дружбе, добрососедстве и лояльности, подобно Екатерине Великой может с чистой совестью заявлять: «Сегодня ни одна пушка в мире не может выстрелить без нашего на то соизволения». Сегодня трудно в это поверить, но ныне расцветшие пышным цветом попытки США где-нибудь кого-нибудь побомбить «во имя демократии и прав человека» тогда пресекались одним звонком Брежнева в Вашингтон с окриком: «СССР не останется в стороне». В стране – покой и стабильность. Золото, меха, хрусталь и ковры исчезают из магазинов мгновенно. Страна вкушает достаток и благополучие, хотя и не на уровне западного общества потребления, но на фоне прежних трудных десятилетий это выглядит более чем сытым изобилием. Средняя зарплата тяготеет к 150 «тяжелым брежневским рублям» при чисто символической плате за коммунальные услуги и возможности тратить на питание 1-1,5 рубля в день. Ужин в хорошем ресторане обходится на одного человека в 10 рублей, авиабилет из Москвы до Симферополя или Тбилиси – в 38. Нормальный уровень зарплаты квалифицированного работника – 300 рублей, на нынешние деньги – почти 70 000. Немногочисленные диссиденты, которых основная масса искренне рассматривает как умалишенных, сами не верят в то, что могут составить хоть какую-то опасность для власти… И в этом величии, мощи и относительном (по отечественным меркам) изобилии страна начинает забывать, зачем все это, уходит и уходит от смутно всплывающего вопроса: «Что дальше?». В одном из культовых советских фильмов начала 80-х скромная продавщица магазина после проигрыша советской сборной швыряет выигравшему у нее спор мяснику перстень с бриллиантом со словами: «Да я и последний камушек отдам, лишь бы наши буржуев наказали!», а в другом выселяемый местной хозяйкой из дому курортник бросает реплику: «Исторически – все ясно. Частная собственность себя изжила. Но что делать дальше – непонятно!». Весь блеск и могущество советской страны и советского общества в этот период оказались не его, а заемными. Они строились не на том, что было создано в этот период (хотя еще раз надо отметить, что «застойная» советская экономика была во много раз сильнее, чем «отреформированная» российская), а на том, что было создано в предыдущие десятилетия. Правившее в стране поколение, поколение родившихся в начале ХХ века, прошло индустриализацию, Великую войну, восстановление экономики. Оно обоснованно воспринимало себя как победителей, оно вынесло на себе все тяготы предыдущих периодов и имело основания воспринимать все победы как свои заслуги. Оно умело работать, но хотело расслабиться и вкусить заслуженное благоденствие. При этом оно выросло в условиях, когда творцами целей и создателями стратегии были другие – те, кто им предшествовал. Это поколение умело выполнять задания и достигать целей, но не умело их ставить. Брежневский период, чем-то напоминающий Июльскую монархию в послереволюционной Франции 1830-48 гг., был периодом, когда установилось коллективное правление высших менеджеров, сформированных в прошлую эпоху, правление высшей бюрократии. В той массовой бюрократии, которая вырастала под ними, они видели примерно тех же, кем были сами, – исполнителей, и даже эту наиболее родственную им социально-профессиональную группу не допускали на равных к выработке решений. Если сами они привыкли, что стратегические решения принимают над ними, и научились их исполнять, то новые нарастающие группы управленцев они не могли приучить быть такими же неуклонными исполнителями, какими были они сами. Не могли и ставить перед ними глобальные цели, продолжая в своем целеполагании лишь воспроизводить задачи, которые когда-то приучились исполнять. Но задачи, которые эпоха ставила перед страной и обществом в ранний, «героический» период советского общества и в его поздний «золотой век», были объективно разными. В рамках первого стояла задача создания промышленной мощи, мощи индустриальной экономики, но в ХХ веке это уже не могло быть стратегической целью. Вставала задача создания постиндустриальной экономики, задача нового прорыва, по масштабам сопоставимого с прорывом 1920-40-х гг. Чтобы ее поставить, мало было быть эффективным исполнителем: надо было уметь видеть проблемы за горизонтом сегодняшнего дня, понимать и осознавать общий вектор развития цивилизации. Для этого надо было либо обладать уровнем мышления концептуальных стратегов начала советского периода, либо напрямую столкнуться с угрозой отставания страны, столкнуться с превосходством остального мира и осознать потребность перехода к новой производственной эпохе как потребность исторического выживания, что, собственно, и сделало в своем социально-экономическом векторе капиталистическое общество. Первых не осталось (как по историческим, так и по физиологическим причинам), второе еще не проявилось в осязаемом состоянии. Все было хорошо: экономика работала, космос осваивался, благосостояние росло, мировые враги проигрывали и шли на уступки... «Золотой век» достигнут. И правящее поколение, высший менеджмент, а за ним и остальное общество утрачивало качества «мира фронтира», каким оно было еще недавно. Главными пороками брежневского общества и брежневского периода оказались достигнутый им блеск, его мощь, его благосостояние. Как когда-то могущественную Испанию погубило золото, тоннами вывозимое из Нового Света и сделавшее неактуальным развитие собственной промышленности и экономики, так и советское общество привели на грань катастрофы его сила и его успехи, достигнутые в иную производственную эпоху. Властвовавшая в нем генерация была генерацией оруженосцев, которым достались доспехи героев. Но они хотя бы умели носить эти доспехи. На смену им шли другие – их оруженосцы, оруженосцы оруженосцев. Не ковавшие этих доспехов, не знавшие, как их носить, не видевшие битв, в которых эти доспехи дарили победы. А самое главное и самое страшное – они не знали, как делать новые доспехи. Из всех возможных применений доспехов они твердо знали лишь одно: что их можно выгодно продавать. Основная беда и основной порок этого блистательного периода были не в тех заметных, но относительных проблемах, о которых любят вспоминать его критики, – дефиците и бюрократизации, а в том, что общество забыло, что не это главное. Общество, уставшее от собственных свершений и сменившее френч на смокинг, утонувшее в благополучном расслаблении, постепенно утратило из виду, что главное – это не благополучие и изобилие на товарных полках, не комфорт и потребление, а развитие, напряжение, стремление «сегодня» построить мир «завтра». Утратив тот внутренний настрой, ту внутреннюю целеустремленность в будущее и ту привычку к напряжению, которые обеспечили его прежние победы, оно как лишилось способности к прорыву завтра, так и не обрело благополучия сегодня. И обрекло себя на то, что и вытекало из этого с неизбежностью, – на сытый бунт перестройки, бессмысленный и беспощадный. |